|
ТЯЖКИЙ КРЕСТ ЧЕРНОБЫЛЯ
В начале восьмидесятых многие молодые ребята оставляли свои города и села,
чтобы поселиться в уютном городке Припяти Киевской области и работать на
Чернобыльской атомной станции имени Ленина. Привлекали реальная возможность
получить квартиру, престижная работа. Тем более, что многие ученые тогда
утверждали: управлять станцией не опаснее, чем включать тульский самовар.
Уехал в Припять и уроженец села Красновичи Унечского района Анатолий Кургуз.
Чуть позже туда из Красновичей приехала Елена Шутова, ставшая затем его женой.
Через несколько лет на их долю выпадут жестокие, нечеловеческие испытания.
На свадебной фотографии — торжественный зал припятского загса с колоннами,
счастливые лица Толи, Лены и их друзей, шампанское. Все еще живы. И все еще
впереди...
Учительница Красновичской средней школы Г. А. Акуленко рассказывала, что
Толик был живым, умным и добрым ребенком. Занимался в театральном кружке и умел
хорошо вживаться в роль, играл даже в чеховских пьесах. В том, что произойдет в
1986-м, Анатолию суждено будет сыграть особую трагическую и героическую роль.
Толик Кургуз — самый младшенький в семье Харлампия Дмитриевича и Улиты
Ивановны Кургуз, рабочих совхоза «Красновичский». Он родился в 1957-м, поздний
ребенок. А всего в семье пятеро детей. Отец еще до войны был на селе первым
трактористом, после фронта руководил колхозом, труженик, каких не сыскать. И
человек был чистый, честный. Умер, когда Толе было пятнадцать.
В школьном музее хранятся документы, рассказывающие об Анатолии. Посвященный
ему альбом «Память» начинается стихами юной припятчанки Ани Чернацкой: «На
эшафоте — память. А над ней палач вершит свой суд. С тревогой люди ждут вестей.
С надеждой правды ждут».
Но и спустя десять лет после Чернобыля сказана не вся правда о нем. И хуже
того, многое, когда-то сказанное, уже стерлось из нашей памяти.
Свидетельствует Елена Кургуз, 1988 год:
«Ну что рассказать о муже? Трудное это дело, особенно сейчас, когда его уже
нет в живых. А память так много хранит.
Был Анатолий человеком обыкновенным. Радовался, когда получили квартиру. Как
раз тогда у нас родилась дочка. Он очень любил детей. А когда появился на свет
сын, то его восторгу не было концам
Анатолий увлекался рыбалкой, играл на гитаре. В ту весну мы часто всей семьей
ходили на Припять. Он сидел на берегу с удочками, мы с детьми отдыхали на свежем
воздухе.
Последний перед аварией на станции день был тоже, в общем-то, обыкновенным. С
ночной смены Толя пришел в девять утра. Позавтракав, лег спать. Вечером я с
детьми гуляла по городу. Потом уложила их спать, а мы с мужем смотрели
телевизор. В десять часов тридцать минут он ушел на смену, так и не досмотрев
фильма.
Никаких особых предчувствий у меня не было. Хотя все же что-то было: мне
очень хотелось почему-то выйти на балкон и позвать мужа, но удержала себя. Когда
ночью случилась авария, и произошел взрыв, я проснулась. Это было в половине
второго. Слышала грохот, но к окну не подошла. Думала, что на улице гроза, и
опять легла спать. Утром с детьми ждали папу к завтраку. В десятом часу пришел
мой брат (он тоже работал на станции) и сказал: «Произошла авария». А я ему
говорю: «Хотя бы нашего отца беда миновала». Тогда я еще не особо волновалась.
Часов в одиннадцать к нам зашел знакомый из соседнего дома и сказал, что Толя
обжег руку, ну «хватанул», как у нас было принято говорить об облучении. Я
начала догадываться о большем и, собрав детей, заспешила в больницу. По дороге
увидела, что машины моют улицы. Значит, был выброс...»
25 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС готовились остановить четвертый
энергоблок на планово-предупредительный ремонт. В это время по утвержденной
главным инженером Фоминым программе предполагалось произвести испытания. Был
выбран катастрофический путь — испытания проводились при работающем реакторе.
Помимо того, что в программе не были предусмотрены дополнительные меры
безопасности, предписывалось отключение системы аварийного охлаждения реактора.
Это означало, что в течение всего намеченного срока испытаний, около четырех
часов, безопасность реактора окажется существенно сниженной. Что станет одной из
грубейших ошибок, приведших к катастрофе.
Атомный энергетик и писатель Григорий Медведев восстановил события той
роковой ночи, глубоко проанализировав истоки и причины катастрофы: «Олег Генрих
и Анатолий Кургуз сидели в своем рабочем помещении после осмотра центрального
зала и ждали задания на смену. Примерно за четыре минуты до взрыва Олег вышел в
соседнюю комнатушку. Анатолий сел за рабочий стол и внес запись в оперативный
журнал. Его отделяли от центрального зала три открытые двери. Когда взорвался
атомный реактор, высокорадиоактивный пар с топливом хлынул в помещение, где
сидел Кургуз. В кромешном огненном аду он бросился к двери, чтобы закрыть ее. И
закрыл. Крикнул Генриху: «Очень жжет! Очень жжет!» Кургуз вполз в комнату к
Генриху, и они оба легли на пол. «Здесь хоть можно было дышать. Не так жгло
легкие»,— вспоминал впоследствии
Генрих.
Они подождали минуты три. Жар стал спадать (над головой открылось небо).
Потом вышли в коридор. У Кургуза сварило кожу на лице и руках. Она висела
лоскутьями. С лица и рук сильно шла кровь. По пути к блочному щиту
управления к Генриху и Кургузу присоединились операторы газового корпуса
Симеконов и Симоненко. В их сопровождении они направились вниз. Кургузу было
очень плохо. Он истекал кровью. Ему трудно было помогать. Кожа под одеждой
вздулась пузырями. Любое прикоснование причиняло нестерпимую боль. Откуда он еще
брал силы идти своими ногами? Генриха обожгло меньше — спасла глухая комнатенка.
Но оба «схватили» по шестьсот рентген...
До здравпункта, а он находился в административном корпусе первого блока, по
коридору деаэраторной этажерки — метров четыреста-пятьсот.— Сможешь дойти, Толя?
— спросили ребята Кургуза.— Не знаю... Нет, наверное... Все тело болит... Все
болит...
Вызвали «скорую» к административно-бытовому корпусу второй очереди.
Спустились на нулевую отметку, вышибли чудом уцелевшее стекло в окне и через
него вышли наружу...»
Бывший моряк, Анатолий знал, что, если горит трюм, его надо отсекать. Он
вошел в радиоактивный пар и закрыл тяжелую герметическую дверь. Потом,
облученный и обожженный огнем и радиацией, вывел из горящего ада своих
товарищей.
Из письма Олега Генриха, бывшего оператора центрального зала четвертого
блока, 1988 год:
«С большим вниманием и удовлетворением воспринял вашу просьбу рассказать о
своем товарище, комсорге блока Анатолии Кургузе. С Толей познакомились осенью
1983 года, когда перешли работать на четвертый блок, где только начинались
пуско-наладочные работы. Он был оператором центрального зала еще с пуска
третьего блока и был к тому времени знающим свое дело специалистом. Мы же только
начинали осваивать работу оператора АЭС.
Так случилось, что Толя с другими уже опытными^ ребятами из нашего цеха с
первых дней знакомства стал для нас товарищем и наставником. А несколько позднее
нам довелось жить в одном доме. Анатолий запомнился жизнерадостным, веселым,
общительным человеком. У него было сильно развито чувство юмора, он был душой
любой компании. Мы не можем вспомнить ни одного человека, который бы плохо к
нему относился.
При всех этих качествах Толя был очень ответственным за свои поступки. Любой
новичок чувствовал себя рядом с Кургузом спокойно и уверенно. Не случайно Толя
был комсоргом нашей смены.
Взрыв застал меня и Толю в операторской центрального зала. Мы оказались в
нескольких метрах от эпицентра. Нас разделяла одна стена. Можно представить себе
наше состояние, когда все вокруг стало рушиться, погружаться в темноту, когда
отовсюду рвались горячий пар и кипяток. В этой обстановке Толя среагировал
быстрее меня. Он первым сообразил, что нужно делать, и сделал все возможное,
чтобы мы могли оттуда выбраться.
За два прошедших года я не раз вспоминал те страшные минуты. Анатолий Кургуз
не только мне спас жизнь, он и других вывел из блока в безопасное место. И уже
там, когда начал терять сознание, мы увидели, как обожжен наш комсорг, каких сил
это все ему стоило...»
Из письма Елены Кургуз:
«...В больнице мне сказали, что Толя лежит под капельницей. Делать было
нечего, так как туда никого не пускали, пришлось идти домой. А дом уже был, как
разбуженный улей. Соседи сказали, что будет эвакуация. Я собрала в сумочку
документы.
Вечером снова ходила в больницу, там висело объявление, что навещать больных
нельзя, запрещались передачи. А в городе в этот выходной было весело и обычно,
волновались только те, у кого кто-то попал в больницу.
Вторую ночь я совсем не спала, в ожидании чего-то ходила от окна к окну. Дети
спали одетыми. Радио было включено на всю громкость, но никаких сообщений не
было. Потом ночью по квартирам ходили медики, раздавали таблетки. Об эвакуации
не говорили.
Утром к нам зашел незнакомый человек и сказал, что Толю увезли в Москву,
просил не волноваться. Тогда я стала думать о детях. Ведь мы все были в полном
неведении о том, что происходит в городе...
В час дня прозвучало сообщение об эвакуации. Собираться было трудно, в это
время сыну было только четыре месяца, дочке два года. Помог мой брат, хотя я
особенно ничего с собой не брала. Собравшись, два часа ожидали на улице».
В это время тысяча сто автобусов уже растянулись по всей дороге от Припяти до
Чернобыля на двадцать километров. На площади перед горкомом КПСС — лучшей
площадки не оказалось — садились вертолеты, которым предстояло сбросить тысячи
тонн песка и других сыпучих материалов в огнедышащий зев реактора. Началась
самоэвакуация.
Эвакуируемым дали рекомендации: одеваться легко, вывозят на два-три дня,
двери закрыть на замок, сохранность квартир обеспечит милиция.
Лена уезжала в одном платьице. Это был сущий ад: жарища, слезы, прощание с
домашними животными, страх. Ехали больше двух суток. Останавливались, их не
принимали, ехали дальше. Многие шли пешком. Наконец Лену с детьми приютили в
Полесском районе.
Все Толино тело превратилось в сплошную боль. Возможности припятской медицины
были весьма ограничены. Врачи и сами переоблучились. Сильно излучали больные.
Из письма Олега Генриха:
«Анатолия отправили в Москву самолетом с первой партией самых тяжелобольных.
И даже среди них у него было наихудшее состояние. Но от него не слышали стонов.
Через день нам разрешили пройти к нему в палату. Он был весь перебинтован, лицо
полностью обожжено. Увидев нас, заулыбался, хотя стоило ему это огромных усилий.
Анатолий просил написать жене, что с ним ничего страшного не произошло, что все
это ненадолго. Жалел, что не сможет вернуться на станцию к ребятам. Из рассказов
Анатолия мы знали, что он очень привязан к Брянщине, часто тоскует по своим
Красновичам. Он даже в бреду вспоминал свое село. Он был очень мужественным
человеком и за свою жизнь боролся до конца. Никто из окружающих не слышал от
него ни жалоб, ни стонов, хотя умирал он очень мучительно. О последних часах и
минутах Анатолия рассказал медперсонал.
Вскоре Лена с братом приехала в Москву, туда же прибыли другие родственники
Анатолия. Там все узнали, что он в крайне тяжелом состоянии. Облученные лежали
на высоких наклонных кроватях без одежды. Многих больше, чем боль, мучил вопрос:
почему? Почему это произошло?
Анатолий умирал, но родных к нему не пускали. Когда Лена все же добилась
пропуска и поднялась к нему, его уже выносили из палаты. Потеряла сознание...
На похоронах ближе, чем на десять метров, к могиле их не пустили. Хоронили
Толю в запаянном цинковом гробу люди в масках и белых одеждах.
Могилы двадцати шести пожарных и атомных операторов, первыми принявших на
себя удар ядерной стихии, на Митинском кладбище в нескольких десятках метров от
входа, налево. Они боролись вместе и лежат вместе. В. Правик, В. Кибенок, Н.
Ващук, Н. Игнатенко, Н. Титенок, В. Тишура, А. Кургуз, В. Лопатюк...
В Красновичах все Толю знают и помнят. Веселый, аккуратный, ответственный, из
хорошей семьи, да у них все дети такие, рассказывают учителя. В школьном музее
хранится Толино свидетельство подводника, он ведь служил на Тихом океане и
погружался на глубину сто метров. «Отныне ты принадлежишь к линии несгибаемых,
стойких и отважных, дерзких и находчивых. Пути-дороги твои — на меридианах
мужества!»
Фатальное пророчество исходит от отпечатанных типографским способом, в общем,
дежурных этих слов. Воспитанный на подвигах, обыкновенный деревенский парень в
минуты испытания и совершил подвиг.
Произошедшее жестоко напомнило, что люди только осваиваются с теми
фантастическими могучими силами, которые сами же вызвали к жизни. Но и спасли
нас от катастрофических последствий не новейшая техника и технология, а мужество
и героизм нескольких людей.
Как сложились судьбы Лены и ее детей? Оля и Саша часто приезжают из Киева в
Красновичи. Те страшные апрельские дни не могли не отразиться на их здоровье.
Олег Генрих, инвалид второй группы, живет в Москве. Считает, что жизнью своей
обязан Анатолию и его семью вниманием не оставляет. Ежегодно 12 мая они вместе
ездят на кладбище.
Да, Лена вышла замуж. Ее муж хорошо относится к детям. Василий, кстати,
работал в той же смене того же четвертого блока.
Все самое светлое и самое черное связано у нее с этой станцией. Получается,
она — ее судьба...
Всеобщее невежество в данной области, неподготовленность к ситуации,
растерянность властей привели к тому, что в первое время население не владело
достоверной информацией о происшедшем.
Между тем Чернобыль оставил на Брянщине катастрофический след. До катастрофы
плотность загрязнения сельхозугодий в области была в среднем 0,04—0,05 кюри на
квадратный километр. После нее территории, загрязненные радионуклидами, от 1
кюри и выше, составили почти половину всех сельхозугодий. Из
сельскохозяйственного производства выведено более 36000 гектаров. Восемь
процентов пашни в Унечском районе имеют плотность загрязнения 1—2 кюри на
квадратный километр, в такой же степени загрязнены семь процентов сенокосов и
пастбищ. Район принял официальный статус частично загрязненного радионуклидами.
В течение года после катастрофы все хозяйства в районе полностью, в приказном
порядке, вырезали овец, так как стало известно, что шерсть в большой степени
накапливает радиацию. Овцеводство исчезло как отрасль, а профессия чабана
осталась в истории.
Унечский район принял более полутора тысяч переселенцев из юго-западных
районов области. В 1991 году началось обширное строительство по Чернобыльской
программе, предусматривающей возведение жилья в городе и на селе, коммуникаций,
производственных объектов. Обязанности главного подрядчика взял на себя концерн
«Росюгстрой». На центральной усадьбе колхоза «Ленинский путь» в селе Староселье
вырос целый жилой микрорайон. В селе Павловка было предусмотрено построить 30
одноквартирных домов, амбулаторию, детский сад, школу с плавательным бассейном,
в селе Пески — санаторий для детей. К сожалению, прекращение финансирования
Чернобыльской программы и другие причины не позволили выполнить намеченное в
полном объеме.
Для контроля обстановки в городе построен лабораторный корпус районной
санэпидемстанции с полезной площадью 1246 квадратных метров, где развернуты
бактериологическая, радиологическая лаборатории, а также лаборатория по контролю
окружающей среды. Коллектив возглавляет Л. М. Кулешова. Несколько разрядило
остроту проблемы врачебных кадров возведение 60-квартирного жилого дома для
врачей на территории больницы.
Сегодня в районе проживает 154 человека, имеющих официальный статус
ликвидаторов последствий чернобыльской катастрофы. Среди них А. Новиков, И.
Бондаревский, А. Соломахо, Н. Горюцкий, П. Яновский, В. Лякун, Э. Вайсемблюм. К
сожалению, ушли из жизни ликвидаторы Н. Аксентьев, А. Богатый, В. Авдеев, В.
Щуров, М. Тарасенко, В. Боярко, П. Кожемяко и другие.
Похоже, что осмысления всех последствий катастрофы еще не произошло.
И. Полякова
содержание
|
История края
